Легенда про корабль
" Двенадцать Апостолов  "

          Когда летом 1852 года паровой флот англичан и французов подошёл к Севастополю, стало ясно: пробил последний час парусников. Их решили затописть у входа в бухту, чтобы корабли собой закрыли подступы к городу вражеской эскадре. Ох, как выли матросские женки, собиравшиеся на берегу! А между тем, с кораблей сгружали орудия, ядра, порох, провиант, то и дело кто-нибудь из матросов смахивал маленькую, быструю, злую слезу с обветренной щеки. А у иного рыдание запирало глотку. И он останавливался в спешке, напрасно стараясь схватить воздух сведенным болью ртом. У молодых офицеров дрожали руки, и команды они отдавали, рё гллядя в глаза матросам …
    Сам адмирал Корнилов, командующий флотом, стоял на берегу с непокрытой головой. Великое горе было в его глазах, а благородное лицо стало ещё бледнее обычного. Адмирал был красив такой одухвотворенной красотой, которая передавается из рода в род вместе с наказом беречь честь, служить престолу и отечеству.
    Многие в тот страшный час соединяли взгядом стройные силуэты кораблей, медленно спускавших белоснежные паруса, с фигурками адмиралов, стоящих на берегу. По круглому лицу самого младшего из них, Истомина, проходила судорога страдания. Нахимов был мрачен, чернее тучи.
    Корабли уходили на дно по-разному. Одни ложились на бо, волны долго ещё плескались в трюмах, били о борт. Другие задирали корму, погружались, сопровождаемые ревом и стоном воды, которая воронкой завивалась вслед ухнувшей громаде.
  - Ишь, как! - говорили на берегу. - Будто в охотку пошел к батьке морскому в гости!
  - А этот, душевный, с белым светом расставаться не хочет!
  - Тяжело ему. Я на нём ещё под Синоп ходил … от трех турецких тогда отбились. Как это тебе?
  - Что говорить, постарались для России.
  - Постарались …

Рис. Синопское сражение.      18 ноября 1853 года
(Черноморский флот врывается в Синопскую бухту)

    Но вот дошла очередь до "Двенадцати апостолов". Ещё недавно на этом корабле держал свой флаг адмирал Нахимов. На нём он ворвался в Синопскую гавань, его он любил, как детище своё любят одинокие люди. Когда подошла очередь "Двенадцати апостолов", Нахимов не выдержал, ушёл с набережной. А матросы между тем продолжали свое невеселое дело. Как и в других случаях, пробуравили в днище корабля несколько дыр, а он - ни в какую: стоит на воде, красуется. Тихонько шлепает волна о крутые бока - будто войны никакой нет. Будто сейчас спустят парадный трап, отлетит от корабля шлюпка, взойдут на неё сам Нахимов, и все очнутся от страшного сна …
    Но Бог, видимо, судил иначе. И стали буравить новые дыры в днище корабля. Другим-то и двух-трех хватило. А тут уже четырнадцать, но корабль стоит, мачты в самый зенит, ни кренится.
    А время не терпит, время подпирает!
    Тогда отдали команду: "Владимиру" стрелять в "Двенадцать апостолов". Вот он и начал. Что тогда на берегу поднялось! Бабы, что прибежали с Корабельной, друг другу на грудь падают, ревут, матросы, кто губу закусил, чтоб не завыть, кто рукавом утирается, кто вовсе обмяк.
    А снаряды попабают, рвут борта. Но никакого результата.
    Корабль , как стоял посреди бухты, так и стоит. А на берегу стоят, переговариваются:
  - И за что ему судьба такая? От своих смерть принимать?
  - И не говори, ничего горше нет, как на то смотреть.
  - От турок сколько раз уходил. А тут - на!
    А в то время матросик один как закричит:
  - Икона его на воде держит! Пресвятой Божье Матери, заступницы нашей забыли, вражьи дети! Не сняли. Эх - ма!
    Сказал и так бескозыркой о землю ударил, так закричал, что все к нему головы повернулди. А он подбежал к ьерегу, перекрестился и - в воду!
    Доплыл до корабля, поднялся на борт, вынесм икону и обратно - вплавь. Одной рукой подгребает, другой икону высоко над водой держит.
    И только он на берег ступил, корабль покачнулся, как бы прощаясь с родной гаванью, кланяясь ей и тем, кто стоял, плакал над его судьбой. Вздох раздался. Нет, не на берегу - на самом корабле вздохнуло, горько, с тяжестью. И пошёл он на дно .